Счастье! Вдохновение! Успех!
Она изменилась. На руках появились бесконечные тоненькие браслеты, звенящие при каждом движении рук. На шее пара амулетов. В глазах – ясность, романтичность и даже доброта. Она снова не походила на других. И было даже не понятно чем именно она отличается, но люди оборачивались и смотрели ей вслед. Она была странной. Но всё же прекрасной. Она чувствовала себя прекрасной и счастливой. Она не смотрела на мир через розовые очки. Она не жила в выдуманном мире, она жила в мире самом обыкновенном, но раскрашенном самыми разными красками. После дождя на сером небе иногда появляется радуга. Так радуга появилась в ней. Ей теперь не надо было ярко красить лицо и ногти, одеваться в чёрное, вести себя каким-то образом, чтобы отличаться. Она отличалась от других каждым жестом, каждым движением. Она познала счастье, она познала творчество. Она стала красивее духовно, а значит, и внешне.
В ней появилось что-то славянское и даже языческое, ей хотелось говорить с матерью-землёй, шептаться с ветром, здороваться с каждым деревом и это не было сумасшествием. Наоборот, это было обретение себя, познания собственных «Я» и собственных «хочу».
Вечером она запиралась и начинала танцевать. Руки птицами взметались ввысь. Пальцы мягко трепетали, а спина мягко изгибалась. Обнажённые ноги делали шаги, то совсем крохотные, то быстрые и торопливые. Это был не танец, а полёт. Ей нравилась греческая калокогатия, когда душа и тело – это единое целое, и ты чувствуешь каждую клеточку своей кожи, каждый вздох, ты чувствуешь как твои лёгкие поглощают кислород, ты почти видишь как кровь бежит по твоему телу. А с нею радость, ведь кровь – это радость по той литературе, которую она читала раньше.
Ей хотелось двигаться, хотелось идти вперёд, хотелось танцевать и петь, хотелось нестись вперёд. Её не заботило есть кто-нибудь рядом или нет. Она была счастлива, ей хватало её самой. Она разыскала благовония и окуривала ими квартиру, звонила в колокольчики, занималась вещами, которые раньше считала чушью. Заплетала несколько тоненьких косичек и распускала волосы. Красила только глаза, отчего они казались ещё яснее и больше. Одевалась во что попало, но любая одежда ей теперь шла, и подчёркивала её вкус, даже если это был свитер трёхлетней давности. Она мало ела, почти не смотрела телевизор, зато всё время улыбалась.
Её спрашивали: «Ты влюбилась?» На что она удивлялась. Почему если человек прекрасен, то либо влюблён, либо сошёл с ума? Люди разучились мечтать, люди разучились верить. Но она была сейчас исключением.
В ней появилось что-то славянское и даже языческое, ей хотелось говорить с матерью-землёй, шептаться с ветром, здороваться с каждым деревом и это не было сумасшествием. Наоборот, это было обретение себя, познания собственных «Я» и собственных «хочу».
Вечером она запиралась и начинала танцевать. Руки птицами взметались ввысь. Пальцы мягко трепетали, а спина мягко изгибалась. Обнажённые ноги делали шаги, то совсем крохотные, то быстрые и торопливые. Это был не танец, а полёт. Ей нравилась греческая калокогатия, когда душа и тело – это единое целое, и ты чувствуешь каждую клеточку своей кожи, каждый вздох, ты чувствуешь как твои лёгкие поглощают кислород, ты почти видишь как кровь бежит по твоему телу. А с нею радость, ведь кровь – это радость по той литературе, которую она читала раньше.
Ей хотелось двигаться, хотелось идти вперёд, хотелось танцевать и петь, хотелось нестись вперёд. Её не заботило есть кто-нибудь рядом или нет. Она была счастлива, ей хватало её самой. Она разыскала благовония и окуривала ими квартиру, звонила в колокольчики, занималась вещами, которые раньше считала чушью. Заплетала несколько тоненьких косичек и распускала волосы. Красила только глаза, отчего они казались ещё яснее и больше. Одевалась во что попало, но любая одежда ей теперь шла, и подчёркивала её вкус, даже если это был свитер трёхлетней давности. Она мало ела, почти не смотрела телевизор, зато всё время улыбалась.
Её спрашивали: «Ты влюбилась?» На что она удивлялась. Почему если человек прекрасен, то либо влюблён, либо сошёл с ума? Люди разучились мечтать, люди разучились верить. Но она была сейчас исключением.